В 1933 году в нашем селе повесили украинский флаг на церкви — ребят арестовали, потом выпустили, потому что никого не нашли. А на польские праздники поляки вывесят свои красно-белые флаги, так наши их поснимают, в навоз измажут и повесят обратно.

Мы устраивали свой фестиваль — на выгоне за селом. Поставим шест и вывешиваем наш сине-желтый флаг. Полиция приезжает: «Почему это здесь сине-желтый флаг?» — «Потому что здесь украинцы гуляют. А на польском празднике был бы красно-белый». Поговорили с ними, и они уехали. У нас были такие развлечения — и концерты, и соревнования, и на конях ездили. А сейчас я приехал в село, там в центре сделали площадь — так на этой площади можно машину бутылок набрать! А при Польше, бывало, пьяного и не найдешь — бойкотировали курение, выпивку. Было в селе пару пьяниц, так с ними девушки отказывались гулять. Мы вели здоровый образ жизни, занимались спортом. В селе работала читальня, библиотека, ставили концерты. И хочу сказать, что иногда поляки нас нападали — например, мы ставим концерт, они нападут, начинается драка.

В 1930 году у нас прошла «пацификация» (репрессивная акция польских властей против украинского населения, проведенная в ответ на «саботажную акцию» ОУН — прим. А.И.), мой отец прятался в лесу, а наш сосед не спрятался, и его очень сильно избили… Польская армия приехала — ловили людей, били кнутами, палками. Вот тогда у нас зародилась злость. Когда мы ходили в школу, у нас в учебниках были портреты Юзефа Пилсудского, Игнация Мосцицкого — так каждый их из своего учебника вырвал! А потом директор узнал об этом, приходила полиция, родителей вызывали. Так зарождался протест. Мы были детьми, но уже все понимали.

А.И. — При Польше в селе действовало подполье ОУН?

М.С. — Действовало. Я-то был маленький, не знал, кто этим занимается, но поляки же арестовывали людей «за политику».

В 1939 году, когда пришли русские, я еще ходил в школу. В 1940 году записался в железнодорожное училище, но нас завезли на работу на кирпично-керамический завод в Каменку-Струмиловую. Форму дали — черные брюки, черные куртки, фуражки, кокарды с двумя молотками. Там мы тоже занимались спортом — каждый имел значки ГТО, ГСО, воздушной обороны.

В то время люди ждали, что вот-вот будет война, что немец будет наступать. Мы уже знали об этом, потому что из нашего села были люди на немецкой стороне, за Бугом, и эти люди переходили границу, приходили домой и говорили: «Завтра будет война!»

В Каменке нас и застала война, люди разными способами стали убегать домой. Из нашего села на заводе работало семь человек, и мы тоже убежали. Пришли на железнодорожную станцию, подошли к справочной — там уже немцы. Что делать — надо идти домой. Шли полями, потому что дороги простреливали немецкие самолеты. Подходим к селу Павлов, видим — два советских танка стоит. Они фрица еще не видели, а мы в черной форме — боялись, что будут по нам стрелять, но ничего, обошлось. Доходим до кладбища, тут на велосипедах едут немцы. Проехали они мимо нас, за поворот — и там началась стрельба! Подбегают к нам еще какие-то немцы: «Хенде хох!» Подходит офицер: «Рус?! Призывник?! Комсомол?!» А с ним мужик, переводчик, он и говорит: «Нет, это школьники, они из школы идут, они там учились, работали». И немец нас отпустил, но перед этим пообрывал нам с формы значки, забрал себе «на память». Пошли мы дальше, пришли в Новый Витков, и там нас забрали в комендатуру. Посмотрели паспорта, разобрались, отпустили нас. Пришли мы в село Корчин, это уже возле Поздимира, а там немец на велосипеде едет: «Хенде хох!» Опять нас арестовали и в Поздимир — там пленных держали, и нас туда «оформили». Люди увидели нас, пошли к учителю по фамилии Гринюк. Он по-немецки хорошо говорил, пришел к немцам, рассказал о каждом из нас — кто отец, мать, где кто учился. И немцы нас выпустили.

Дома я прожил год, работал у отца по хозяйству. К тому времени я уже стал членом Юношества ОУН. Еще в 1940 году, в Каменке, к нам пришел один парень, рассказал, что есть такая организация — ОУН. И мы вступили в Юношество. А когда я пришел домой, то сказал старшему брату: «Слушай, надо организовать ячейку ОУН из наших ребят». Иван уже тогда был сельским станичным ОУН (руководителем хозяйственной службы — прим. А.И.), но я об этом не знал, думал, что в нашем селе оуновцев нет! Меня приняли в сельскую ячейку ОУН, но никаких заданий я пока не выполнял. Мы собирались, читали литературу, приходили к нам старшие, рассказывали. Ходили в парк, занимались — стреляли, бросали гранаты. Тогда же мне дали псевдо — «Подкова».

ОУН имела такую систему: три человека — звено, несколько звеньев — станица (одно село), несколько станиц (сел) — подрайон, несколько подрайонов — район, несколько районов — надрайон, несколько надрайонов — округ, несколько округов — край.

Летом 1942 года немцы начали забирать молодежь в Германию, забрали и меня. Нас из села целую машину завезли во Львов, на пересылку. Мы решили бежать оттуда. А как бежать — там ограда, ворота. Но тут через ворота выходит колонна, с ними два немца спереди и два сзади. Мы — раз, и пристроились к этой колонне. Вышли из ворот, немного прошли вперед, отошли от колонны и присели на землю. И немцы нас не заметили! Так мы бежали с пересылки и пешком пришли из Львова сюда, на Сокальщину. А потом куда мне деваться — пошел на учебу в ремесленную школу в Сокале. Там я учился некоторое время, а потом однажды пришел к себе в село. Собрались парни, девушки, и мы сидели возле школы на крыльце, говорили о политике — кто, что, как. Тут едут немцы на санях — и к нам! Я забежал за школу, а там снег, далеко не уйдешь. И двое немцев бегут ко мне. У меня был «шульаусвайс» — школьное удостоверение, я его показал, но они меня забрали к себе в сани и повезли в Сокаль. В том доме, где сейчас районная милиция, располагалась их «черная жандармерия», меня привезли туда. Разобрались, кто я, и недели через две посадили нас на машину и повезли во Львов. Нас, несколько человек, посадили в тюрьму, из которой забирали в Германию. Позже один парень из Волсвина рассказывал, что меня тоже хотели забрать в Германию, что я был в том списке. Но почему-то меня забрали в лагерь во Львове. Это произошло в конце 1942 года, в лагере я провел зиму.

Лагерь назывался «Фронтарбайтлагерь», нас там было семь тысяч, сидели разные национальности. Украинцы имели на форме синий треугольник, поляки — красный, евреи — желтый. По субботам евреев выводили и расстреливали. Каждый день нас гоняли на работы. Однажды привезли в «Долину смерти», это в самом Львове, возле Яновского кладбища — там выкопали такую большую яму, в которую сбрасывали расстрелянных. Нас туда привели целую бригаду — забрасывать трупы землей, потому что то голову, то руку видно. Страшные вещи… Мы работаем, а там под землей что-то шевелится… Немец подошел, дострелил. После привезли еще партию евреев — стреляют их, они падают в яму.

Как-то раз к нам в лагерь привозят из Мостов человек двести евреев — все молодые. Немцы построили их в два ряда. Главный немец говорил-говорил, потом подходит к ним, одному показывает: «Ком!» Тот выходит. Он еще одного, второго вызывает. Десять человек вызвал, опять сказал какую-то речь. Потом подходит к одному, разворачивает его, приставил ему автомат к спине — трр! И видно, как у того из груди пули вылетают. Этот еврей опустился на колени и упал назад. А мы на это все смотрим! Восемь человек он так убил, а девятый не хотел поворачиваться, так он ему выстрелил в грудь. А десятый хотел спрятаться среди нас, но тот его догнал и убил из пистолета. И наши из лагеря десять трупов на носилках снесли на кучу, а другие сразу идут и засыпают кровь песком… Это была уже наработанная система…